ВЕЧЕРНЕЕ ЧТЕНИЕ ДЛЯ ДУШИ ПОЛЕЗНО
Немая
Посвящается моей бабушке Анне Андреевне, бабе Нюре, Нюрочке…
See more
Все звали ее Немой Нюркой. Звали совершенно без всякого злого умысла или желания как-то обидеть эту старую тихую женщину. Просто так привыкли. И никто из последних нескольких десятков жителей почти исчезнувшей деревеньки Тарасовки совершенно не задумывался, почему у женщины такое странное прозвище. Ведь Нюрка была вовсе не немая, голос у неё был. Пусть робкий и тихий, как шелест листьев на ветру, но он был. Правда, слышали то, как баба Нюра разговаривает, односельчане крайне редко. К этому все привыкли, научившись читать все эмоции и мысли бабули по огромным, выцветшим голубым глазам и морщинистому лицу. Так что Немой её прозвали всего лишь за молчаливость.
Сколько таких одиноких старушек доживают свой век в забытых людьми, вросших в землю деревеньках. Никто не знает, сколько им лет, никто не плачет, когда заканчивается их век. Даже соседи за их спиной не сплетничают. Таких просто не замечают, как сорную траву вдоль дороги. Так и наша Немая Нюрка дожила бы свои годы и тихо ушла, оставив после себя лишь никому не нужную опустевшую избушку да заброшенный холмик на погосте…
Если бы в один день не случилось удивительное, по меркам села, событие. К Нюрке приехал на дорогой машине представительного вида пожилой мужчина. Они долго о чём-то говорили, стоя у калитки. Точнее, мужчина говорил, а Немая Нюрка молча слушала, вглядываясь подслеповатыми глазами в лицо незнакомца. А потом упала, прямо там, где стояла, и закричала так громко, что из домов повысыпало всё оставшееся население Тарасовки…
* * *
Родилась Нюрочка в этой же деревне в далёких предвоенных годах. В деревне был крупнейший колхоз на области, и жили там, и работали все на одинаковых правах. Денег за трудодни не платили, документов у колхозников не было, жили все бедно и голодно. Нюрочка была второй в семье с шестью детьми и старшей дочерью. Ей было двенадцать, когда чахотка забрала её отца. Заболел, а кто ж тогда отпускал на больничные? Так и выходил в поле пасти скот до последнего, утирая бледное лицо с испариной рукавом грязной потной рубахи. Там в итоге и остался лежать на бесконечных колхозных полях.
Нюрочка очень любила своего отца, был он тихим и незлобивым, жену и детей не бил, малышей тетешкал, делал им игрушки из чурбачков и глиняные свистульки. Когда отца не стало, Нюрка слегла от горя и почти двое суток плакала навзрыд, отказываясь от еды. Мать поначалу тоже плакала вместе с ней, понимая, что ей теперь предстоит тянуть всех детей одной. Она терпеливо ждала, когда дочь успокоится, жалела, уговаривала… А после просто выдрала Нюрку розгами и погнала на работу.
Да, в свои двенадцать лет девочка умела совершенно всё, что положено уметь взрослой женщине, да ещё и работала всё лето наравне с матерью на колхоз. Лишь зимой ей позволялось ходить в школу, да и то, пока был жив отец. После же, зимой, она помогала матери с младшими детьми, готовила да убиралась по дому. Была Нюра совершенно не в отца — бойкая и дерзкая на язык, не раз селяне видели, как мать гнала её прутиной вдоль дороги за очередные проделки.
* * *
Наступили голодные 30-ые, жить стало совсем тяжело. Семье Нюрочки ещё повезло, так как в доме имелась коза, молоко которой можно было выменивать соседям на картошку или забеливать жидкую кашу из отрубей. Жить было можно, пока кто-то из соседей не отравил козу-кормилицу. Нюрка на всю жизнь запомнила, как плакала тогда мать. Пожалуй, даже по покойному мужу она так не убивалась…
Не стало одним за другим трёх младших братиков Нюрки, потом следом за ними ушла и мать. Нюркину восьмилетнюю сестрёнку взяли в приживалки и няньки в соседнюю деревеньку. Брат побыл какое-то время, а потом как был, без документов, собрав жидкую котомку, ушёл искать работу, да так и сгинул без вести… Нюрка была пристроена им к троюродной тётке. Вот тут-то и началась её взрослая жизнь…
Привыкшая к долготерпению матери, девочка попыталась как-то в ответ на тёткину грубость ответить бойко, как всегда, но была избита до такой степени, что неделю провалялась спиной вверх, а на спине, ногах и даже местами на лице остались тонкие белые шрамы на всю жизнь. Вот тогда-то и стала Нюрка немой…Или точнее просто получила это прозвище, так как молчала буквально на все попытки её разговорить. А тётка что? Ей и хорошо, молчит девка да работает, а это главное. Люди быстро привыкли к молчаливой покорности девчонки, и каждый считал свои долгом обругать, толкнуть, переложить на худенькие плечи Нюрки свою работу или обязанности. Нюрка терпела, не защищаясь никак, только смотрела на обидчика своими голубыми глазищами, плакала…и молчала…
Молчала, когда тётка выгодно продала её замуж в пятнадцать лет. А что? Кому помешает молчаливая бесплатная работница в доме? Молчала, когда её била и издевалась свекровь. Когда началась война, и муж ушёл на фронт — тоже молчала… Молчала, даже когда рожала своего единственного сына Васю, Василька, которого любила больше жизни. Кричала она в голос лишь однажды, когда забирали сына у неё, как у врага народа и расхитительницы государственного добра в военные годы.
Как так вышло? Их далёкой сибирской деревни не коснулась война, люди всё так же работали, сажали пшеницу, что шла потом практически вся в сторону фронта. Колхозное поле было совсем рядом с пустым огородом Нюркиной свекрови. Вот только руку протяни и можно собрать помятые, втоптанные в грязь, колоски пшеницы.
Вот Нюрка-то и протянула руку, собрала горсть колосков, чтобы сделать тюрю. А, как на грех, нашлись добрые люди, что увидели, донесли. Нюрке дали десять лет тюрьмы, свекровь заниматься с Васильком отказалась категорически, и малыша из рук матери забрали в детский дом. Как кричала тогда Нюрка, как плакала, как умоляла, ползая на коленях. Люди молча стояли, смотрели на бьющуюся в горе и истерике мать и стыдливо отводили глаза… Нюрка была сломлена совершенно. И опять замолчала. Всё стало как раньше, лишь в голубых её глазах стало чуть меньше жизни и тепла.
* * *
Когда Нюрку отпустили по случаю кончины Сталина, она тоже молчала. Не оплакивала она правителя, с чьей лёгкой руки потеряла сына и свободу, не плакала и от радости, что наконец-то она эту свободу получила обратно. Идти Нюрке было некуда и она вернулась в домик свекрови. Больная полупарализованная женщина жила одна. Сын её и Нюркин муж после войны, в Польше, познакомился с женщиной и решил начать новую жизнь, в которой места парализованной больной матери не было, как и жене-уголовнице.
Женщина так же молча, как и раньше, впряглась в привычную работу, мыла, варила, пахала огород, обихаживала свекровь до самой её кончины. Благодарности Нюрка за это не получала, лишь нытьё и ругань больной женщины, которая именно Нюрку винила во всём: и в своей болезни, и в том, что сын её бросил…
* * *
И вот прошли годы, Немая Нюрка тихо доживала век в одиночестве. Замуж она больше не вышла и детей не родила. Копалась по-тихому в огородике, вела скромное хозяйство из одной козочки да десятка кур…
В то утро, с которого и начинается наш рассказ, Нюрка в очередной раз выслушала оскорбления от своей соседки Матвеевны за то, что через дырявый забор её куры забрели в чужой огород и что-то там поклевали… Молча и виновато посмотрев на соседку, Нюрка собиралась было уже вернуться в дом, вынести Матвеевне крынку молока, чтобы та не обижалась, но тут, заваливаясь в ямы на центральной дороге Тарасовки, показался огромный чёрный автомобиль.
Что приехал кто-то важный, было ясно сразу, и Матвеевна, позабыв про молоко, побежала оповещать соседей. В их заброшенные места редко кто-либо приезжал, и каждый раз это было значительное событие. Нюрка осталась стоять у ворот, с любопытством глядя, куда же поедет дорогая машина.
Джип медленно подъехал и нерешительно остановился у Нюркиных ворот. Открылась дверца, вышел мужчина лет шестидесяти, седой, представительный, спортивной комплекции. Сняв очки, он, минуту постояв, всматривался вдаль вдоль улицы, а затем подошёл к Нюрке. Сначала женщина не поняла, что ему надо от неё, и молча слушала…
А мужчина всё спрашивал и спрашивал, называя знакомые Нюрке имена, и до неё постепенно стало доходить… «Васенька, Василёчек мой» — пронзительно закричала Нюрка и, упав на землю, обняла колени мужчины, прижавшись к ним всем телом. По её лицу текли слезы, она всё снова и снова повторяла имя сына. Сбежались соседи… Матвеевна в унисон Нюрке ревела в голос, а мужчина, вытирая скупые слёзы, всё безуспешно пытался поднять мать с колен…
* * *
Прощальный стол был накрыт в самом большом доме села, чтобы все могли уместиться. Люди под тосты и закуску в очередной раз слушали длинную историю о том, как мужчина долго искал сведения о родной матери. Многие плакали и радовались за свою тихую соседку.
А потом было торжественное прощание, и каждый считал своим долгом обнять и расцеловать Немую Нюрку и пожать Василию руку. Женщина лишь молча смотрела на всё это растерянными широко-распахнутыми голубыми глазами и… улыбалась. Куры и козочка Василием были переданы Матвеевне, за что женщина вынесла на дорогу большую банку липового мёда… Наконец, сборы были закончены, хлопнула дверца, и машина, опасно наклоняясь, увезла Нюрку навсегда из Тарасовки. Соседи стояли и смотрели вслед долго-долго, пока не затих вдали звук мотора…
* * *
Как дальше сложилась судьба женщины? Наконец-то, в самом финале своей жизни она нашла простое человеческое счастье: большой дом, сын с доброй невесткой, трое внуков и пятеро правнуков. И главное, что больше никто уже не называл её Немой Нюркой. Нельзя ей было больше молчать, ведь маленькая пятилетняя Нюрочка так любит, когда прабабушка рассказывает ей на ночь сказки…
Автор: ИРИШКИНЫ КНИЖКИ
Художник Нино Чакветадзе
Источник